Воспоминания репрессированных
Воспоминания взяты из сборника "Величественная и мрачная Батарея. Воспоминания о Батарейной тюрьме 1924-1990" (ориг. Võimas ja sünge Patarei. Mälestused Patarei vanglast 1924-1990, Tallinn: Tänapäev, 2007).
Эльви Тосс
«Третьим программным действием была прогулка в саду. Все на прогулку! В это время в камерах проводился обыск. Территория для прогулок была огорожена высоким дощатым забором, обнесенным сверху и снаружи сеткой. На доске была платформа, где стоял надзиратель. Земля была капитально утоптана, ни единого росточка. Круглая дощатая прогулочная тропа была примерно в метре от забора, а прямо посреди двора стояла наполовину вкопанная в землю деревянная бочка. В бочке была грязная зеленоватая вода, в которой плавали окурки и плевки. Активные сокамерники устроили таким образом, что периодически мы там даже бегали или делали гимнастику. Этим занимались не все: некоторые из тех, кто был постарше, просто опирались на забор и стояли так, пока другие бегали трусцой. Наверное, они были не в силах бегать».
«Поговаривали, что мертвых заключенных не хоронят в земле. Может, это и правда, потому что никого из умерших никогда не выдавали близким для похорон, а массовой могилы не обнаружено. Говорили, что мертвых клали в ящики с известью, потому что негашеная известь полностью разъедает даже кости. Я не знаю, так ли это. Другие говорили, что трупы отдавали сторожевым собакам. Собаки бегали под окнами между стеной и морем. Мы их не видели, они были слишком близко к стене, но слышали их лай и рычание. Мы представляли, как они разрывают свою пищу и вцепляются друг в друга окровавленной пастью. Мы бы предпочли попасть в ящик с известью».
Эрих Тальве, арестованный в 1940 и 1949 гг.
«В тюремной бане обнажались признаки человеческого убожества и проблем. Там были видны посиневшие от избиений спины, вывернутые руки и травмированные члены. Когда вечером чистым телом ложился на свои нары, приходилось сносить запах нестиранного одеяла».
Ханс Таммемяги (1928–2014), арестован в 1946, 1946–1951 в лагере, 1958 освободился с поселения.
«Я попал в одну из полукамер IV отдела. Параша возле двери, вдоль стен сидят или валяются мужчины в районе 50–60. Мужчины столпились у двери, чтобы узнать про «новенького». Я был «старым» заключенным и умел отчитаться: откуда, какая статья, что нового, кого знаю. Спальное место «новенького» вначале у параши, а потом с переводом прежних жильцов смещается дальше, и новые приходят на смену. В камере были только политические, предатели родины и фашисты, как выражались охранники. Были лесные братья, члены Кайтселийта и Исамаалийта, военные, учителя и адвокаты, люди всех мастей. Несмотря на посредственную еду, неизвестное будущее и унизительное отношение, настроение все же было полным надежды и ожидания.
По выходящему на море оконному проему было ясно, что толщина стены — около двух метров, а снаружи приделана массивная решетка. Окон в проемах, как правило, не было. Если летом теплый морской воздух смягчал царящую в переполненной камере духоту, то осенью и вначале зимы, когда мне выдалось быть в Батарее, ночью приходилось укрываться таким образом, чтобы ветер не сдул одежду, и ты не замерз. Тогда тюрьма не выдавала никакой одежды, не говоря уж о ночной одежде для сна. Спать приходилось на полу бок о бок в том, что было на тебе. Сапоги и узелок служили подушкой, а полотенце было наволочкой. Все же разрешалось получить по почте одежду. Я тоже получил теплое домашнее одеяло с узором, из которого сшил себе спальный мешок. Одежду было некуда деть, кроме как под себя или на себя. Для всех сокамерников мы расчертили на полу или на стене «границы», т.е. полоски для сна и жизни. Для измерения мы использовали висевшую на стене картонку с правилами внутреннего распорядка, которая была 40 см в ширину. На обороте картонки заключенные писали свои имена, из-за чего охранники были вынуждены часто менять их, сопровождая это бранью и угрозами. Обратная сторона картонок считалась опасной информацией.».
Антс Салум
«..Нужно быть начеку, чтобы не попасть на доносчика, который выполняет определенную задачу и постарается выведать у тебя что-то такое, что заинтересует следователя. Тюремное начальство тоже может проявлять интерес к микроклимату камеры и заслать туда своего человека. Как правило, они быстро себя выдавали. Следователи довольно редко приходили в Батарею, поэтому и вызовы на допрос были редкостью. Чтобы получить специнформацию от стукачей, их вызывали чаще остальных. Если по возвращении такой субъект не мог вразумительно ответить на вопросы других, то появлялась причина его заподозрить. Если после очередного “отчета” доносчика следовала неожиданная облава, в ходе которой у кого-то находили нож, карандаш или что-то опасное, то стукач себя выдавал. Так и случилось с бывшим в нашей камере молодым парнем, которому пришлось понести наказание за свои поступки. Другие решили его выпороть. Для этого свернули длинное полотенце в жгут, намочили, и отделали голую спину и задницу. Было жутко смотреть на эту процедуру со стороны. Этим занимались молодые крепкие деревенские ребята, у которых нашли нож. В тот же день доносчика перевели из нашей камеры».
Юло Уусма (1930–2011), арестован 1950, 1950–1955 в лагере
«В Батарее я был в новой части в камере №25. Соседями были Артур Ринне, «Жуткий Антс», врачи, юристы, деревенские люди и др. В камере был четкий распорядок дня. Каждый новоприбывший должен был сделать обзор прочитанной прессы, услышанных новостей о внешней политике. Дни были заполнены выступлениями. Каждый рассказывал о своей профессии, о прочитанном и о другом. Наибольшая нагрузка легла на плечи А. Ринне, который сделал экскурс в историю музыки, иллюстрируя его песнями. После перевода в расположенный ближе к морю блок к нам присоединились Туудур Веттик и полковник Олав Муллас. Последний сообщил, что он коммунист, и находится здесь, конечно же, по ошибке. Его игнорировали. Как и все новоприбывшие, он должен был начинать камерную жизнь возле параши.».
Харик Норральт (1928–2018), арестован 1946, 1946–1952 в лагере
«Однажды я на две недели попал в карцер, в т.н. кузницу. Ныу, помощник оперативного работника (начальника) Батареи Каардиметса вызвал меня в свой кабинет. В конце концов, сделал предложение стать доносчиком нашей камеры. Я отказался. Тогда получил семь дней карцера. /---/ Было адски холодно. Нужно было постоянно заставлять себя делать упражнения, чтобы согреться. Когда семь дней в карцере остались позади, оперативный работник вновь поговорил со мной. Безрезультатно. Снова на семь дней. После двух недель пребывания в карцере меня оставили в покое. В карцере выдавали 300 г хлеба. Не помню, чтоб давали что-то еще.».
Лууле-Лайне Йохансон (1929), арестована 1945, 1946–1951 в лагере
«За провал с морзянкой меня отвели в карцер, где я встретилась с ребятами из Выру. За полтора года в тюрьме в возрасте 16–17 лет мы так или иначе делали что-то запрещенное. В карцере было темно, пол из цемента. Помню, что я сняла сапоги и положила под голову. Было очень холодно спать на цементном полу, часто приходилось поворачиваться на другой бок, чтобы нижний бок не слишком остыл об пол, также мы согревались друг о дружку. Позже меня перевели в одиночку, потому что в карцере не хватало мест. Там мы были втроем. /.../
В большинстве одиночных камер были приговоренные к смертной казни, ждавшие последней участи. Из окон нашей камеры открывался вид на море, слева находились большие камеры в старом здании, где получившие судебное решение заключенные ждали смерти. Каждый вечер мы забирались под окно и пели “Всем желаем спокойной ночи, ночь настала, спокойной ночи...“ Даже охранники не запрещали нам петь.».
Вайке Яакс (Вилта, 1933), арестована 1949, 1950–1953 в лагере
«В нашей камере были только политические заключенные, ситуация была гораздо человечнее. Но и в этой камере не все умещались спать на нары. В камеру привели стукача, которую мы опознали по намекам. Мы собрались и избили ее. Она так громко кричала и стучалась в дверь, что охранник пришел спасать ее, и увел ее из нашей камеру. Меня и девушку по имени Сильви отправили в карцер на пять дней.
Карцер представлял из себя малюсенькую комнату без окон, из освещения только маленькая лампочка. Нары были сделаны из простого деревянного поддона, чуть выше каменного пола. Еды давали около 200 или 300 г хлеба и пол-литра горячей воды. /---/ В уборную выводили раз в день, даже пару раз, если охранник был помягче. Было несколько карцеров. Некоторые были особенно жестокими – т.н. холодные карцеры, где нужно было находиться без одежды. Самый продолжительный карцер длился 10 дней.».
Вальтер Канник (1926–2011), арестован 1949, 1950–1954 в лагере
«Есть и одно более светлое воспоминание о карцере. Когда я нервно ходил по этой тесноватой, холодной и сырой камере по три шага вперед-назад, вдруг открылось окошко в двери. Оттуда глядело улыбающееся лицо красивой молодой девушки-охранника. Движением пальца она поманила меня к двери, протянула зажженную сигарету, в то же время, поднесла палец к губам и дала понять, что нужно молчать о случившемся. Вот чудеса – даже в это время и в таком месте мог найтись по-человечески сочувствующий ангел! Ведь для нее это был большой риск. С другой стороны, так провалился мой план бросить курить.».